Политическая конъюнктура не знает границ. Но также и подлинная культура, не говоря о религии: «дух дышит, где хочет».
Сегодня и на просторах СНГ (Средняя Азия, Кавказ, Поволжье), и во всём громадном «исламском мире» – арабском и неарабском – идёт борьба феминизма и даже «трансгендерности», модной на Западе, с ценностями традиционных укладов.
Автор статьи А. Андрюшкин, человек, склонный к нетривиальным гипотезам, известный писатель, автор нескольких романов, переводчик с арабского и фарси, всё-таки не может не поделиться в этой связи некоторыми мыслями, которые возникли в ходе его работы. Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
Для затравки я вспомню обмен мнениями, случившийся у меня в соцсети во время обсуждения недавних (продолжающихся и поныне) протестов в Иране против ограничения в этой культуре свободы женщин (такой, какой её понимают на Западе). Мой собеседник, молодой мусульманин из Магриба, почему-то упорно уводил обсуждение от сути вопроса («женщина в исламе») к региональным различиям. Дескать, Иран это одно, а ислам севера Африки – совсем другое… Наверное, это был «хитрый ход» с его стороны, но я‑то в данной дискуссии был на стороне мусульман (хотя сам таковым не являюсь), точнее – на стороне иранской «власти», среди представителей которой у меня есть друзья… И я, решив моего собеседника, что называется, «срезать», написал примерно следующее: «Есть то, что объединяет всех мусульман: обрезание. Там, где мужчина обрезан, женщина свободна». Собеседник (не обиженный ли чем-то?) замолчал, зато мои слова удостоились одобрения со стороны одного из муфтиев петербургских мусульман (оказывается, он тоже следил за обсуждением, хотя до поры не участвовал в нём).
О чём говорит данный эпизод? Во‑первых, действительно, о громадном разнообразии исламского мира. Во‑вторых, совсем об ином: есть то, что понятно любому россиянину и россиянке, да и вообще любому человеку, слышавшему слово «обрезание». Для понимания этого обряда вовсе не нужно долго учиться и иметь научную степень, достаточно просто вдуматься в те места Библии, где говорится о нём. Навскидку процитирую два места, соответственно, из Ветхого и Нового Заветов: «Итак, обрежьте крайнюю плоть сердца вашего и не будьте впредь жестоковыйны» (Вт 10:16). «Не то обрезание, которое наружно, по плоти… но… то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога» (Рим 2:28–29).
Как видим, обе цитаты говорят об «обрезании в духе»; интуитивно всякому ясно, о чём здесь идёт речь. О связи обрезания с семейным укладом я скажу в конце статьи, но сначала нужно сделать важные оговорки…
***
В какой степени автор этой статьи разделяет ценности светской науки, и не безответственно ли с моей стороны говорить (как я это сделал выше) о том, что я поддерживаю позицию иранского правительства, запрещающего появляться женщинам без хиджаба в общественных местах, а также закрепляющего другие нормы шариата, противоречащие европейским ценностям?
Здесь я буду откровенен, даже если меня обвинят в двоедушии. (А может быть, я и должен покаяться перед читателем в некотором двоедушии.) Я уже отметил, что перевожу с фарси и арабского и дружу с представителями этих стран. Но я решительно заявляю, что в целом стою на стороне именно ценностей светской науки, а это – увы – в сегодняшнем мире выбор не очевидный. Вообще выбор в пользу науки требует очень многих жертв, в том числе – скажем откровенно – и принесения в жертву элементов традиционного уклада.
А ломать традицию… Это не то чтобы легко, но, скажем так: легче в отношении чужой цивилизации, чем своей собственной. На этом и «погорел» Советский Союз: вроде бы совсем забитая и лишённая всяких надежд «русская партия» разгромила-таки проект поворота рек, а вместе с ним, казалось, и все надежды светской науки на успех в Евразии. Дополнительным ударом (наряду с поражением «поворотчиков») стала Чернобыльская катастрофа…
Однако жизнь гораздо сложнее борьбы «стенка на стенку». Если сцепились в клинче два равных бойца («традиция» против «науки»), всё равно появится победитель – хотя бы в силу необъективного судейства. Когда две армии упёрлись и не сдвигаются ни на шаг, появляются хитрые приёмы, посредники, тайные операции, вообще – самые неожиданные решения для неразрешимого.
Таким невероятным шагом стал на рубеже XX и XXI веков тайный альянс светской науки и… ислама. (Об этом партнёрстве, нацеленном негласно против христианской церкви, я подробно писал в статье «Наука и церковь: одинаково обременены проблемами?»//«Литературная Россия», № 22, 2019). Одновременно светская наука заключила ещё один негласный альянс: на сей раз с регионом Юго-Восточной Азии против ислама. (Тяжёлые обвинения, которые нужно подтверждать фактами… Попыткой сформулировать некоторые доказательства вышесказанного и является отчасти данная статья.)
Не далековато ли я ушёл от хиджабов и от феминизма? – спросят меня… Возвращаюсь, спешу! Но я должен был сделать эти отступления, чтобы прояснить собственную позицию. Да, я перевожу иранскую и арабскую литературу, но не иду слепо за текстами, помню и о Копернике, и о Джордано Бруно, и о Дарвине; о Вернадском, Менделееве, Лобачевском; о благородной борьбе за свободу многих наших учёных, о которой не имеет право забыть человечество.
***
В Европе принято считать мусульманку (в частности арабскую женщину) забитой и бесправной, однако, во‑первых, знание реалий, а во‑вторых, арабская художественная литература говорят совершенно о другом.
Вспомним хотя бы фольклорные истории о герое, которого арабы зовут Джохой, а в иранской и тюркской традициях он именуется Ходжой Насреддином. В подавляющем большинстве семейных историй, связанных с ним, фигурирует крайне сварливая и своевольная жена, с которой герой ведёт едва ли не смертельную борьбу. Никакая «забитость» для этой женщины не характерна, наоборот, она и сама не прочь пустить в ход кулаки!
Книга «Тысяча и одна ночь» содержит подход более тонкий, но и там многократно говорится о «кознях женщин» и о том, что женщины опаснее мужчин, показаны различные типы властных женщин. Всё это свидетельствует по крайней мере о равенстве в исламской семье, если не об элементах матриархата. А вот пример из современной литературы: роман сирийского писателя Мухаммада Каранийи (1941–2022) «Дочери нашей страны» (2006).
Каранийя начал печататься ещё в 1960‑е годы, первая книга для детей датируется 1965 годом. Всего им выпущено полтора десятка книг для детей; для взрослых – два романа, три книги рассказов и литературоведческая книга о современной женской прозе в Сирии (2004). Роман «Дочери нашей страны» имеет сквозной романтический сюжет (любовь Набиля и девушки по имени Ведад, из его родной деревни), но в некотором смысле является сборником эротических историй, в этом он сравним даже с «Декамероном» и теми историями из «Тысячи и одной ночи», которые посвящены любовно-эротической теме.
Главный герой романа, мусульманин Набиль, работает женским парикмахером в Бейруте, затем в Дамаске, на этом фоне описаны его любовные взаимоотношения с клиентками, а также семейные проблемы других героев и героинь. Важно, что публикация романа соответствовала 65‑летнему возрасту писателя. К тому времени Каранийя был человеком, искушённым в литературе и мудрым жизненно; в такие годы не пишут о «сексе ради секса». Персонажи годятся автору в дети (если не во внуки); всё это и делает роман «документом», позволяющим судить об отношениях мужчин и женщин в сирийской культуре.
Действие происходит в начале 1970‑х годов… В юности, как уже сказано, Набиль влюбился в девушку по имени Ведад; они – примерно ровесники и вместе росли в сирийской деревне Умм аль-Караз. У них были отношения, не дошедшие даже до поцелуев, и оба мечтали о свадьбе. Как вдруг мать Ведад запретила Набилю видеться с ней, просватала и быстро отдала её замуж за богатого городского молодого человека по имени Фарук.
Обращает на себя внимания полнейшее самовластие именно матери Ведад, а отец, хотя и присутствует, решений не принимает. То же самое относится к семье Набиля, где также можно увидеть признаки матриархата. Например, говорится, что мать Набиля умерла, а мачеха превратила отца в «покорное животное» (применённое здесь арабское слово употребляется в значении «верховое или вьючное животное, чьё-то орудие, эксплуатируемый человек»).
Ведад, однако, с мужем не ужилась, бежит от него и возвращается в родной дом, где мать избивает её кочергой… Ведад заявляет, что мать «испортила ей жизнь», хотя по натуре, возможно, девушка чем-то напоминает мать (властностью и самолюбивостью). В связи с тем, что в семьях Набиля и Ведад наличествуют признаки матриархата, можно даже предположить: не является ли внутренняя война между мужем и женой в большей степени правилом для культур с обрезанием, чем для культуры европейской? Светский взгляд позволяет увидеть в обрезании не столько религиозный смысл, сколько своеобразный намёк мужу, что его власть в семье «урезана» и женщина может брать эту власть.
Такое предположение, на мой взгляд, ни в коем случае не носит оскорбительного характера для мусульман; наоборот, автор считает, что такая внутренняя борьба в семье закаляет характеры и оттачивает психологические навыки. Отметим как несомненное: данный роман изобилует показом конфликтов и даже драк внутри пар, причём силу у Мухаммада Каранийи чаще применяет женщина, чем мужчина.
Вот ещё вкратце несколько эпизодов. Набиль в конце романа официально оформляет брак с двумя жёнами, а неофициально поддерживает близкие отношения ещё с тремя женщинами; семейная ситуация других героев и героинь столь же непроста. При этом автор показывает Набиля всё-таки как положительного персонажа, то есть ситуация эта, с точки зрения ценностей сирийской культуры, является нормой, а не отклонением. Основная (повторяющаяся) схема поведения героя – уклонение от секса, в том числе с женщинами, от которых он зависит материально, что заставляет вспомнить также и конфликт Иосифа и жены Потифара, описанный в книге «Бытие» Ветхого Завета (и в суре «Юсуф» Корана).
Роман «Дочери нашей страны» создан на пике мастерства писателя, читается с большим интересом и, скорее всего, будет переведён с арабского. Из пяти его частей лишь первая имеет название политического оттенка («Бейрут, лето 1969»). Названия остальных подчёркивают гендерную проблематику: «Дамаск. Ворота любви тревожной»; «Вопросы свободы и красоты»; «Открытие женственности»; «Гавани тела горячие».
Набиль постоянно находится в переписке с шейхом Халидом, иногда встречается с ним: это учитель из родной деревни, который наставляет Набиля в вопросах религии. Роман содержит неутомительные дискуссии на тему морали, семьи, секса; сравниваются европейские и арабские ценности. Всё это позволяет сделать вывод: книга не только занимательна, но и содержит показ ценностных установок сирийского и даже в целом арабского общества. В этом смысле она крайне познавательна для российского читателя, так как позволяет увидеть арабскую семью изнутри.
***
В этом месте статьи уместно, думается, сказать о её жанре: она не вполне литературно-критическая, но отчасти культурологическая, хотя и с опорой на литературные произведения. На первый взгляд, литературно-критическая статья резко отличается от публицистической или социологической. Первый тип статей вторичен (обобщает художественное обобщение), а второй якобы опирается на прямое исследование жизни (пусть через призму статистики). Однако разница эта зачастую оказывается мнимой, ведь и социологи, и политологи, как правило, зависят от чужих обобщений. Тут позволительно вспомнить многочисленные статьи Маркса и Энгельса об Индии, в которой ни один, ни второй не бывали. Например, Маркс: «Британское владычество в Индии» (июнь 1853 года), «Будущие результаты британского владычества в Индии» (июль 1853 года) и многие другие. Все выводы основаны на вторичной обработке материалов; вместе с тем нельзя отказать Марксу и Энгельсу в проницательности относительно Индии.
Слава Богу, автор этих строк неоднократно бывал и в Иране, и в Казахстане, причём не «наскоками», а имел возможность там пожить. Именно это и даёт мне уверенность в выводах, содержащихся в данной статье.
Сразу сформулирую свой главный вывод. Основными этническими типами внутри исламской цивилизации являются арабский, индоевропейский и тюркский. Представляется, что им соответствуют и три типа полового поведения (или взаимоотношений в браке). Для арабского типа (как было показано) характерно либо полное равенство, либо даже некоторое преобладание женской власти; для типа индоевропейского (ирано-таджики, афганцы, пакистанцы, жители Бангладеш) более характерен патриархат; наконец, для тюрок, как для этноса-лимитрофа, типична раздвоенность поведения: чем менее исламизирована семья, тем, как правило, в ней сильнее мужское начало, а с «повышением исламизации» повышается обычно и вероятность матриархата.
В этом месте статьи я уподоблюсь Марксу и Энгельсу и кое-что скажу об Индии (хотя тоже в ней не бывал). Но мне посчастливилось прочесть книгу, мимо которой не проходит ни один серьёзный индолог: Шринивас М. Н. «Запомнившаяся деревня». М.: «Наука», 1988. Автор этой книги – индус из касты брахманов; он получил городское образование европейского типа (в области социологии), но едет в одну из деревень родного штат Карнатака и проводит в ней не менее года. Деревня (скорее посёлок) насчитывает более ста дворов; исследование касается всех сторон жизни, но, если ограничиться вопросом «патриархат или матриархат», то автор книги насчитал не так уж много семей на весь посёлок (никак не более десяти процентов), где отношения складываются по принципу «жена главнее мужа». Эти дома другие сельчане психологически выделяют и, что называется, «обходят стороной». В средневековой Европе не таких ли женщин именовали ведьмами?
В индоевропейских обществах этот тип семейного уклада считается нетипичным и даже «табуированным». Мы знаем, что и в русской семье «главой» положено быть мужчине; то же характерно для всего индоевропейского ареала, что и показывает исследование Шриниваса.
Тёмный цвет кожи жителя Индии, Бангладеш или Пакистана не должен никого обманывать: мы имеем дело с той же самой языковой семьёй (и с тем же культурным типом), что и в голубоглазой Скандинавии. Хотя остаётся вопрос: насколько ислам (и наличие обрезания не только «по духу», но и «по плоти») видоизменил эту систему установок?
Изучение иранской и таджикской художественной литературы, а также наблюдения за жизнью иранцев и таджиков подвели к выводу: нет, ислам не смог качественно изменить характер этого народа. Иранцы до сих пор подчёркивают свою «арийскость»… (Само слово «Иран» однокоренное со словом «арии» и пишется на фарси «Аиран», хотя «а» не произносится. В древности, а также при последнем шахе, возрождавшем древние обычаи, страна именовалась «Арья-мехр», то есть «Область ариев».) Но дело даже не в арийстве, – это, в конце концов, всего лишь слово или понятие. Гораздо важнее – та борьба за систему индоевропейских ценностей, которую много веков вели иранцы; результаты этой духовной борьбы закрепились в лучших творениях их культуры. Она неисчерпаема… Но так же, как я поступил в отношении литературы арабской (отражающей ценности семьи), я поступлю и с иранской литературой: ограничусь лишь одним автором: Резой Амиром-Хани (1973 г. р.).
Этот прозаик, некоторое время возглавлявший иранский Пен-центр, считается одной из самых ярких звёзд в современной персидской прозе. Особенно громкий успех имел роман «Её я» (1999): как понятно уже из названия, произведение – о взаимоотношениях «его» и «её». Оно было переведено на русский язык автором этой статьи и выдержало уже три издания: нерядовая история! Однако о романе «Её я» здесь я писать не буду, во‑первых, потому, что уже посвятил ему статью, перепечатанную неоднократно («Иранский роман: между интроспективной прозой и реализмом с элементами религиозности»//«Синь апельсина» (альманах). Вып. 6. СПб., 2014.), а во‑вторых, этот роман имеет с социологической точки зрения неясный «результат». Его автор до конца интригует читателя, кто же «главный», «он» или «она» (эта загадка и является одной из причин популярности романа, в том числе у читательниц), но в конце так и не даёт ответа! («Открытый финал».)
Для темы «патриархат или матриархат» удобнее взглянуть на другой роман Амира-Хани, пока никем не переведённый на русский язык. Он называется «Рохеш» (2018). Странное название является обратным написанием слова «шахр» (город); таким образом, перевести заглавие можно было бы словом «Дорог». Уже перевёртыш в заголовке говорит, что будут дерзко обыграны иерархии ценностей; так оно и есть. В центре сюжета – молодые муж и жена, между которыми идёт борьба за власть в семье. У пары есть маленький сын, страдающий астмой; мама буквально помешана на бизнесе и постоянно носит ребёнка с собой на все деловые встречи; приступы астмы у ребёнка усиливаются, порой именно тогда, когда маме требуется надавить на собеседников… Проблемы и скандалы в семье нарастают, но в конце брезжит выход: молодая женщина находит живущего в горах мудреца (шейха) и переезжает к нему, при этом астма у ребёнка проходит, но что делать в такой ситуации мужу? В финале романа все четверо (шейх, жена, муж и ребёнок) летят над Тегераном на дельтаплане…
Проза эта – смешная и грустная, горько-сладкая, если так можно выразиться; семейная тема в ней – не единственная. В качестве комментария добавлю одну биографическую деталь. Амир-Хани интересуется русскими старообрядцами и не исключает, что его далёкие предки принадлежали к общине переехавших в Закавказье из России духоборов. Вообще, он испытывает симпатию к русской культуре, и мне кажется, что сюжетом данного романа он в некоторой степени обыграл историю жизни последнего русского императора. Всем известны непростой характер императрицы и наличие в этой семье внутренней борьбы. Противоречие разрешилось рождением тяжело больного мальчика и появлением «третьего» (старца Распутина) в качестве «доктора от всех болезней».
Я надеюсь, читатель не заподозрит меня в желании примитивным пересказом отбить интерес к роману Амира-Хани. Роман талантливый, а плохую услугу читателям оказывают, по-моему, как раз те критики, которые пускаются в выспренние словеса и забывают о сюжете; возможно, они и сами не поняли, что написано и для чего.
Сильное произведение, на мой взгляд, не страдает, если без затей пересказать его сюжет. Но к параллели с Николаем и Александрой я прибавлю ещё одну: с романом «Венера в мехах» (1870) австрийского писателя Леопольда фон Захера-Мазоха. Книга изображает простейший треугольник: властная женщина подчиняет себе слабого мужчину, но затем сама подчиняется мужчине ещё более сильному. Сюжет очень «индоевропейский»; мне кажется даже, что «Венеру в мехах» можно назвать «любимым кошмаром» индоевропейского мужчины.
Финальный вывод по поводу романа «Город-Дорог» и всей прозы Резы Амира-Хани: она всё-таки «мужская», «патриархальная», хотя здесь нужны, конечно, пояснения. Романы как Каранийи, так и Амира-Хани рисуют внутренний конфликт, что же даёт основания относить первый роман к «матриархальному», а второй – к «патриархальному» дискурсу?
От великого до смешного один шаг; точно так же от мужества гения (по Вейнингеру, гениальность это и есть мужественность, доведённая до предела) до псевдо-мужества семейного диктатора – совсем небольшая дистанция. В этом и состоит трудность рассматриваемой в статье темы, но в этом же, думаю, и её «благородство», то есть не социологически-прикладное, а культурное значение.
Из того, что в индоевропейской семье «главный» – мужчина, а в семье семитской (исламской) скорее – женщина, отнюдь не следуют какие-либо практические рекомендации, например, что в семейных делах судам лучше бы решать так, а не иначе. За тысячелетия цивилизации выработали тонкие и мудрые механизмы, работающие по принципу «от обратного». Сколько раз приходилось слышать от российских разведённых мужчин жалобы на то, что суды, дескать, при рассмотрении разводов берут сторону жены, да и решают обычно судьи-женщины… Но всё это и есть, думается, наилучший выбор для русской «воинской» культуры: уж закалять мужчину, так во всех отношениях!
Всё наоборот в культурах исламской традиции. На словах она выстроена в пользу мужчины: Коран открыто предписывает мужу «побивать» («ударять») жену (сура «Женщины», айат 34), а в шариатских судах подход к свидетелям-мужчинам и женщинам также разный. Формально свидетельство мужчины считается «вдвое надёжнее»… Но кто судит в этих судах? Шейх-богослов, само образование которого «заточено» в пользу религии (то есть веры в загробный мир) и в пользу отрицания мужских и женских биологических различий.
***
В статье мне осталась «самая малость»: сказать о семейных моделях тюркских народов. Но эта «малость» растянулась бы на многие страницы в силу большой вариативности. Как уже сказано, тюрки принадлежат к этносам пограничным, и у них встречаются как прямо противоположные типы отношений, так и разного рода смешанные варианты.
И я ограничусь пересказом лишь одного художественного произведения, романа «Если бы не красные цветы» современной иранской писательницы Маниже Арамин (1945 г. р.). Вообще, современный Иран богат звёздами женской прозы: Симин Данешвар, Голи Тарагги, Зоя Пирзад (по происхождению армянка), Сара Эрфани… О некоторых из них я писал в статье «Нелёгкий выбор: заметки о современной женской прозе Ирана» (журнал «Иранославика», № 1–2, 2009).
Маниже Арамин как раз показывает тюркскую среду Ирана и даже начинает роман «двуязычно»: смешением тюркских и персидских фраз в бредовой внутренней речи тяжело хворающей женщины. Эта женщина – Гольлар – вспоминает свою жизнь и, в частности, два брака. Особенностью второго было то, что сознание героини в нём «выключилось», она в некотором смысле «перестала быть человеком» и превратилась в автомат для деторождения и ведения домашнего хозяйства. Зато первый брак (результат первой любви) был красив…
Первый брак пришёлся на шахскую эпоху, второй – на времена после Исламской революции 1978–1979 годов. В промежутке героиня была активисткой коммунистической партии Ирана; этот период её жизни отмечен повышенно острым осознанием себя и окружающего мира (тем, что в социалистических брошюрах называли «жить полной жизнью»), но также и, скорее всего, некоей предельностью заблуждения. Революционерам-коммунистам казалось, что только их жизнь – настоящая, но история рассудила иначе…
Была ли гибель любимого сына от первого брака случайна или подстроена исламистами? Об этом автор романа заставляет читателя гадать. Героиня столь убита горем, что, в сущности, теряет рассудок; в таком состоянии её выдают замуж второй раз, за правоверного мусульманина, и она успешно рожает и воспитывает троих детей (можно сказать, «не приходя в сознание»)…
Именно этот вопрос: какая из борющихся в обществе сил действует разумно и «по-человечески», а какая – лишь рефлекторно-инстинктивно, – и является главным в романе. Мне кажется, что проблематика здесь не только и не столько политическая, сколько связанная с самосознанием тюркского этноса. Тот, кто наблюдал за билингвами, знает, что реакции их бывают замедленными (особенно в стрессовой ситуации). Эти люди словно бы в уме переводят с одного языка на другой – отсюда и задержка, но не всегда понятно, который язык для них родной, а который второй.
Двуязычие – лишь одно из проявлений «двукультурия», свойственного тюркским странам и регионам. Порой модели одной культуры приводятся в действие, но замедленно и со сбоями, тормозятся ценностями культуры второй. Такие люди внешне похожи на роботов… Но не являются ли их поступки при этом весьма эффективными, как и у роботов?
Я уже вспомнил выше шутку о человеке, действующем, «не приходя в сознание», и это возвращает меня ко второй главной теме этой статьи. Лет сорок назад не только во всём Советском Союзе, но и во всём мире начал складываться консенсус: социализм не нужен. Марксизм-ленинизм почти что приравнивали к кретинизму и в качестве примеров указывали на престарелых вождей-автоматов Суслова, Брежнева, Андропова, Черненко… Тогда-то и родилась шутка: «правит, не приходя в сознание», а ведь сегодня многие оглядываются на те времена как на высший расцвет истории.
Какими бы примитивными ни были зачитываемые по бумажке речи Константина Черненко, выяснилось, что отмена этих речей (и якобы «упрощённых» ценностей) приводит к выплескам уж совсем первобытной магмы, запредельной тьмы, наподобие той, что показали миру деятели ИГИЛ (запрещённого не только в России, но и всюду «Исламского государства»).
Из столь горделиво утвердивших себя «новых республик» население вдруг начало уезжать… Где-то – тонкими струйками, а где-то – тысячными и даже миллионными потоками! И хватило мудрости практически у всех руководителей стран СНГ затормозить чрезмерную суверенизацию и вернуться к ценностям науки. И вот уже «Узатом» (при содействии «Росатома») ведёт стройку в Джизакской области Узбекистана, где к 2030 году должна заработать атомная станция…
Нынче АЭС в Евразии становятся катализаторами стабильности: Россия ввела в строй АЭС в Иране и строит атомные станции в Египте и Турции; первая арабская АЭС (построенная корейцами) уже успешно работает в Объединённых Арабских Эмиратах.
***
Безмятежность караван-сараев… (Особенная, «напряжённая безмятежность».) Вечернее успокоение – после торгового и трудового дня – восточного города. Смена жары на вечернюю прохладу, шума – на тишину. Тишина эта и покой, однако, мнимы. Во многих местах Азии сходятся духовные установки христианства (и постхристианских научно-промышленных обществ), ислама и Китая. Выскажу предположение, что в Азии исламские ценности сильнее христианских, но китайские – сильнее исламских. (Да простят меня те, кто обидится или за свою культуру, или за всё сразу.) Пока в Евразии – относительные мир и тишина. Но как надолго?
***
Мы все понимаем необходимость борьбы с тем злом, которое пришло прямо к нам в дом (ведь помним же, как террористы захватывали заложников), – против такой борьбы никто не возражает. Но есть ещё борьба на далёких подступах, превентивная, так сказать. Слишком давая власть религиозным традициям в их самых архаических формах, не зовём ли мы на свою голову тех самых, кто пожелает нас взять в заложники?
Так называемая превентивная борьба ведётся и в семьях, в рамках «гендерных» отношений. Не будем здесь никого поспешно осуждать, но приглядимся к различным окружающим нас моделям поведения. Такую возможность даёт и сама жизнь, и художественная литература окружающих нас.
Александр АНДРЮШКИН
Источник: «НиР» № 7, 2023