Мегаполис как средоточие миллионов, а в пиковых случаях и десятков миллионов человек, уже более полувека представляет собой проблему и эстетическую, и этическую.
Автор материала: Сергей АРУТЮНОВ
Некоторым исследователям весьма обоснованно начинает казаться, что развитие городов идёт по экстенсивному пути механического прироста без качественного повышения вполне конкретных показателей «качества жизни», и стоит отдать их правоте должное: ничего, кроме железобетонных лабиринтов с магазинами, образовательными и лечебными учреждениями «шаговой доступности», урбанисты предложить уже не способны.
Первое – вопреки всем санитарным нормам наращивается плотность застройки, включая «точечную».
Второе – первые этажи застройки беспрекословно отдаются под «малый бизнес». Уже несколько лет нельзя представить себе и весьма отдалённого от Москвы микрорайона, где на первом или даже на втором этаже не было бы салона для стрижки мужских бород, непременной «ногтевой студии» или чего-то в этом духе.
Разумеется, ни о какой санитарии и при расселении в «человейниках», и при сегодняшней транспортной логистике мегаполиса говорить не приходится. Модель такого роста можно охарактеризовать исключительно как «накипь». То есть вокруг исторического «ядра» в виде «старого города», «даун-тауна», где остаются стоять отреставрированные старинные постройки для туристов (мини-отели, некоторое количество представительств административных органов, галерейный блок), выстраивается пространство «белых гетто» – по-русски говоря, «спальников», гарантирующих ту самую «плотность бытовых услуг».
Однако, несмотря на старания скрупулёзно распланировать «шаговую доступность», десятки миллионов людей продолжают испуганно оглядываться на искусственные среды обитания, не чувствуя себя в них ни хозяевами, ни сколько-нибудь необходимыми предметами дизайнерских интерьеров. На таком фоне кварталы, выстроенные около полувека назад, не оснащённые по современным стандартам, с каждым годом фатально отстают от своих юных современников.
Относительно «элитной недвижимости» не хочется делать уже ни единой внятной пометы: у сверхбогатых свои игры. Например, в «пентхаусы», дающие ощущение эфемерной власти над миром. Начавшееся лет пятнадцать назад проектирование «лофтов» (переделок старых промышленных пространств под офисные, развлекательные и деловые) демонстрирует больше кризис идей, нежели расцвет «хипстерства».
В итоге город начинает представлять собой череду «заплат», лоскутное одеяло вынужденного расслоения.
Несбывшаяся интеграция
В студенческую пору (конец 1980-х годов) я, помнится, был несказанно изумлён московскими домами-коммунами 1920–1930-х годов, в одном из которых у нас проходила физкультура. Пройдя по коридорам с нищими, аляповато выкрашенными в казённые краски дверьми, у которых порой стояли детские горшки и стоптанная обувь, я вдруг понял силу большевистской иллюзии о городской общине. Здесь не до экскурсов во французский утопический социализм, но новая городская общинность – камень преткновения уж точно последних трёх веков, а не только двадцатого.
Помимо домов-коммун, сущих архитектурных монстров с тюремно выглядящими интерьерами, и даже поверх знаменитого дома Нирнзее для «одиноких городских профессионалов», также выглядящего казематом в петербургском духе, возникли – во имя общей мистерии – «фабрики-кухни», где предполагалось трапезничать сотнями и тысячами, сменами и пересменками огромных цехов (об этом – у Вайля с Генисом). Самый кончик начатой традиции – коллективная встреча Нового года в «Карнавальной ночи».
Глобальная публичность вселенского пролетария не сбылась, разбившись о максиму «Город – не деревня». И тайна этой неудачи видится простой и чёткой – вертикально интегрироваться не выходит. Сперва подсознание воспринимает размещение той или иной семьи на соответствующем этаже как признак намечающейся иерархии, но, распознав подмену, отказывается от любого иерархического определения и, как следствие, от любой интеграции. Попытки образовать сообщества «жильцов данного конкретного корпуса» стабильно проваливаются: действуют законы коллектива, где «монтаньяры» уравнены в правах с «болотом», а изъятие средств в пользу «управляющей компании» осуществляется чем более бесконтрольно, тем более непрерывно.
Если обратить внимание на названия некоторых наиболее посещаемых сообществ в одной популярной социальной сети, фрустрация «назовёт себя сама»: «П-44» (обозначение популярной серии домов; около 100 000 подписчиков), «Депрессивные улицы» (более 100 000), «Я живу в России, и мне не страшно» (более 600 000 подписчиков). Отображение «городского ландшафта» настолько выразительно и красноречиво говорит о цивилизационном тупике, что к «пейзажам» зачастую просто нечего прибавить.
Просто вспомните. Наши квартиры. Наши лестничные клетки. Наши лифты. Наши подъезды.
Создаётся ли у кого-нибудь, кроме активистов-общественников, хотя бы малейшее впечатление того, что эти пространства предназначены для чего-нибудь иного, кроме истощения жизни, отнятия надежд и сил жить? Может быть, сегодня не стоит бросаться фразами вроде «этот мир сломался, дайте другой». Изнеженное потребительское сознание позволяет буквально наслаждаться своей беспомощностью перед лицом и глобальных, и локальных факторов. Зато оно начисто неспособно поддержать одарённых архитекторов, действующих на свой страх и риск по запросу.
Конечно, консерватизм главных архитекторов городов, а также щедрые коррупционные схемы диктуют им образ мысли и поведения весьма примечательный. Вместо революционной застройки – пластиковый диплодок с десятью тысячами окон и двумя лифтовыми шахтами? Прекрасно. Китаец и не на такое способен. Только вот Москва – не Шанхай. И капсюльное размещение студенческой молодёжи в контейнерах, выдаваемых за четырёхметровые «студии», европейской цивилизации не подходит.
В результате именно сужения жизненного пространства наклёвывается устойчивое подозрение, что мегаполис – именно он, а не войны, революции, дефолты и эпидемии! – является основным средством снижения рождаемости.
Разве нельзя сказать и о человеке, наряду с иными видами диких животных,что он отказывается «размножаться в неволе»? Тогда и губительная идеология «чайлд-фри» предстанет в несколько иных тонах, и агрессивно продавливаемая «сверху» почти исключительно «городской» евро-американской цивилизацией «ЛГБТ-повестка» станет куда понятнее как средство уничтожения вида.
Зададимся и вопросом чуть посложнее: так не являются ли алкоголизм, наркомания, бытовые убийства ранней урбанизации чутким барометром неспособности человека вписаться в созданную им же самим (или за него) городскую среду?
И ещё, чуть риторичнее: можно ли требовать от христианской цивилизации соблюдения идентичности (многодетная семья с мужчиной во главе), если все условия мегаполиса – активно, ежедневно и ежегодно – против?
И вследствие того, что в мире изначально борются Христос и Маммона, не лучше ли осознать мегаполис как средство уничтожения христианской цивилизации и как многодетной, и как живущей в согласии с Десятью Заповедями?
Реорганизация урбанистического пространства
Новый Завет создавался во времена, когда города представляли собой редкие «мозоли», «смысловые морщины» на теле земли, и почти всегда образованные на месте стационарных торгов (лучше всего – морских или речных портов). Некогда они всего-то были местом перевалки грузов, в которых сама собой образовывалась власть перепродавать, строить, отражать вторжения и предупреждать беспорядки. С тех пор, согласимся, многое изменилось, и реорганизация пространств, где не только живут, учатся и работают, но и болеют, и мучительно умирают люди, отчуждённые от собственности, нужна, как разрастающийся просвет в нестойком весеннем небе.
«Даёшь усадьбы!» – не бойкий лозунг, а живая и действенная метода дробления городских административных единиц на более функциональные по существу. Городская усадьба – по определению более горизонтальный, нежели вертикальный, выстроенный уступами жилой массив, напоминающий очертаниями «Синюю птицу» в Бутово – несомненного московского пионера идеологии «кондоминиумов». Усадьба сегодня воспринимается отчасти ролевой игрой, где самую существенную роль играет социализация каждого члена сообщества, его участие в хозяйственной деятельности общины. В технологически свободном будущем кондоминиум – это система подвижных и наращиваемых без ущерба архитектурному замыслу квартирных блоков.
Полуподземные пространства – вовсе не вздорная дизайнерская выдумка, а решение, позволяющее объединять одиноко стоящие дома в единое целое и… не выходить на улицу без особой нужды – и, следовательно, не пользоваться дорогостоящим и частным, и общественным транспортом. «Кровеносная система» полуподземных пространств с естественным и частично искусственным освещением общественных переходов позволит преодолевать пешком, на велосипедах и электрокарах самые значительные расстояния в относительно лёгкой одежде и без несколько странного ощущения «покидаемого на весь день ради работы дома».
Кстати, об урбанистической логистике: если человек едет на работу и с работы больше часа, это не слишком хорошая новость, а показатель того, что в районе проживания человека отсутствует вменяемое учреждение. Ежедневные поездки Бог знает куда и обратно:
– почти нисколько не добавляют любви к путешествиям,
– не разнообразят жизненный фон,
– разве что настраивают на философский лад в ежеутренней и ежевечерней давке.
Руководству мегаполисов осталось уяснить себе всего один практически непреложный для антиурбаниста факт: часы пик – не что иное, как позор городов. Иногда несмываемый, как нашествие смога на Лондон, по рассеивании которого столица Великобритании массово и под традиционную волынку хоронила почти всех своих астматиков. Часы пик и пробки – результат неспособности мегаполиса организовать рабочее время горожан, в результате чего вместо комфортных поездок на транспорте человек выдыхается в пять-семь раз быстрее, стоит лишь сверить статистику инфарктов и инсультов с аналогичной по провинции.
На сегодня ситуация такая: или рабочие графики учреждений «плавно размазываются» по световому дню и приобретают «плавающие очертания» – или фабрики смерти продолжат нелёгкий труд по истреблению своей же живой силы. Или и надземный, и подземный транспорт поддерживается в состоянии «полупустого», или он будет надрываться каждую осень с переходом на зиму и весну и терять и ещё раз терять людей, травмированных с чуть меньшей интенсивностью, чем на похоронах Вождя Народов. О распространении эпидемий наиболее опасных штаммов именно в транспорте и говорить не стоит – доказано несколько десятков тысяч раз содержанием вентиляционных фильтров.
«Никаких общежитий» – принцип куда более сложный и интегрированный в парадигме кондоминиума. Он подразумевает, что вход в метро или автовокзал у каждой усадьбы-поселения строго индивидуальный, прямо из цоколя. И да, не стоит стесняться устраивать индивидуальный развоз членов кондоминиума по местам работ и даже более дальние путешествия. Школьный автобус – не детско-юношеский вид передвижения в США, а концепт полноценного рейсового транспорта класса «подъезд-подъезд» для всех жителей кондоминиума.
Купола – не бесплодные фантазии научно-фантастической живописи, а воплощение весьма результативной, при правильном воплощении, «концепции панциря», то есть минимизации урбанистических рисков, связанных с погодными условиями.
А вот «Висячие Сады» – уже давным-давно воплощённая концепция, и не где-нибудь, а в московском микрорайоне Северное Чертаново. Приезжайте посмотреть, как на балконах этого поселения каждую весну зеленеют вьющиеся растения, оплетая целые фасадные блоки, и вы поймёте, что я имею в виду под «уступами» и вообще «ландшафтными террасами». Горизонтальная парадигма бытия если и подразумевает вертикали, то иного свойства. Образ «дома» у европейца неизбежно будет связан с двумя элементами, без которых массовая застройка, увы, наводит лишь на мысли о собственной неполноценности, бренности бытия в городе:
– деревянная лестница на второй этаж,
– мансардная спальня со скошенным потолком.
Если современным архитекторам придёт в голову сумасшедшая мысль об удовольствии, которое, в принципе, должен испытывать горожанин от собственного жилья, они могут прислушаться к данной рекомендации. Рассуждать о витальности нелинейных пространств с ними пока явно рано, однако есть и нечто более ощутимое: функциональная символика помещений, их маркированное назначение, их форма, включая, к слову, не только гостиную-спальню-кухню-санузлы, но и – да-да! – таинственные чуланы, тихие кабинеты и светлые часовни с мозаичными стрельчатыми окнами… Во всём этом будущем разнообразии хочется как можно раньше видеть немного больше любви и сострадания к человеку, покинувшему ареал промышленных эпох, немного меньше пластика, но больше дерева, что ли…
Как бы ни было, вопиющие противоречия аскетических времён тотальной нехватки жилья будущее либо сгладит, либо обострит до степени социального взрыва. Когда – и если – закончатся войны, у человечества, может быть, появятся другие цели. Может быть, оно удосужится подумать о том, каким хочет быть всего через пару сотен лет, и как-то представить себе «новое небо и новую землю», на которой бы оно было готово буквально родиться заново.